85 лет назад родился писатель, сценарист, драматург Фридрих Горенштейн

Фридрих Горенштейн прибыл в Западный Берлин с женой Инной Прокопец и пятимесячным сыном Даном 24 декабря 1980 года. В корзинке при нём была любимая кошка Кристина, которая жалобно мяукала в аэропорту Тегель, перепуганная длительным перелётом. Он рассказывал потом, что к ним подошла знаменитая супружеская пара: Галина Вишневская и Мстислав Ростропович и попросили разрешения погладить кошку, но Горенштейн ответил отказом. «Вас уже ждут», – сказал Ростропович несговорчивому соотечественнику и указал на человека высокого роста, державшего в руках плакат, на котором крупными буквами выведено: «Горенштейн». Так встретила Немецкая академическая служба своего стипендиата. Семью отвезли на квартиру, находившуюся в ведомстве Академии искусств по адресу Иоганн-Георгштрассе 15. Квартира располагалась на последнем этаже и показалась такой огромной, что подумалось по российской привычке, не коммуналка ли это. Но сомнений никаких не могло быть – огромная меблированная трёхкомнатная квартира предназначалась исключительно для семьи Горенштейна. В честь приезда купили бутылку настоящего французского шампанского и распили её.

В июле 1982 года, когда кончился срок проживания в «академических апартаментах», семья поселилась в небольшой скромной трёхкомнатной квартире в самом центре Западного Берлина на Зэксишештрассе 73. Здесь Горенштейн прожил 20 лет, сначала с семьей, затем, после развода с женой, один, до конца жизни. Первая жена Мария Балан была актрисой цыганского театра «Ромэн». Не сложилась у Фридриха совместная жизнь и со второй женой, Инной Прокопец.

Круг замкнулся: начало жизни – бессемейное и даже сиротский дом, и последние почти десять лет – также без семьи. Тема сиротства, обладавшая мощной, неисчерпаемой энергией, стала нервом его творчества, где нет места спорам и дискуссиям, поскольку в мире сиротства нет ни учеников, ни учителей, и не изменить здесь ничего, как не изменить звёздной орбиты. И в романе «Псалом», и в романе «Искупление», и в повести «Улица Красных Зорь», и так далее – легче было бы назвать исключения – звучит трагическая тема сиротства. Эта центральная тема писателя, тема отщепенства, поиска временного пристанища, короче, места жительства, получила своё окончательное выражение в романе «Место». Первая часть «Места» посвящена бесправному положению главного героя, забитого, затравленного человека, и во многом «повторяет» социальное положение молодого Горенштейна в Киеве. Не случайно её открывают евангельские строки: «Лисицы имеют свои норы, и птицы небесные гнезда; а Сын человеческий не имеет, где приклонить голову».

*

Вынуждена опять, на сей раз всё же кратко, изложить некоторые факты биографии писателя, ибо те, кто нынче пытается позаимствовать у меня эти факты, ни в коем случае не желая назвать источники, то есть мои книги о Горенштейне («Я — писатель незаконный…» и «Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне»), модифицируют их в меру своего воображения. Между тем, излагая факты, я основывалась на рассказах самого писателя, документах, которые он показывал и магнитофонных записях, продиктованных им и хранящихся у меня.

Фридрих Горенштейн родился в Киеве в 1932 году в семье профессора-экономиста. Отец, Наум Исаевич Горенштейн (1902-1937), родом из Бердичева, был арестован и приговорен 6-го сентября 1937 «Особой тройкой» УНКВД по Дальстрою к расстрелу. Много лет спустя, в 1995 году, Фридрих получил в «органах» копию приговора той самой «тройки» и показывал мне этот «продукт» изощренной инквизиции эпохи Советов. Приговор был приведен в исполнение 8 ноября 1937 года – такая дата стояла в документе. Кроме того, Горенштейну показали «дело» отца, которое он внимательно прочитал. Выяснилось, что отец его был не совсем случайной жертвой сталинского молоха. Молодой профессор был посажен за «дело»: он доказал нерентабельность колхозов. «Как будто бы колхозы были созданы для рентабельности, – говорил Горенштейн, – наивный отец! Романтик!» «Мой отец, – говорил Горенштейн, – молодой профессор экономики, был специалистом по кооперации».

Из этой фразы, продиктованной на наш на магнитофон, вовсе не следует, что Наум Исаевич был профессором некоего Киевского кооперативного института, как это изобразил Григорий Никифирович в своей последней статье о доме с башенкой («Два рассказа: Аксёнов и Горенштейн») в журнале Нева, №3, 2002. Наум Исаевич работал в другом месте, о котором писатель не хотел сообщать, так что и я последую его примеру.

Мать, Энна Абрамовна, урожденная Прилуцкая, по образованию педагог, была директором дома для малолетних нарушителей. После ареста мужа она с ребенком скрывалась у своих родственников на Украине, вернув себе девичью фамилию, сына она тоже записала Прилуцким, чтобы оградить от возможных преследований. Впоследствии писатель вернул себе фамилию отца. Горенштейн не только вернул «неблагозвучную» фамилию отца (а также ещё и имя Фридрих – мать назвала его для «конспирации» Феликсом), но позднее категорически отказался от литературного псевдонима. Перед самой войной Энна Абрамовна с девятилетним мальчиком скрывалась в Бердичеве у своих сестёр, но уже очень скоро вынуждена была покинуть этот город. Им удалось с матерью сесть в последний эшелон, отправляющийся в эвакуацию.

Однако самое жестокое испытание для мальчика было ещё впереди. Мать заболела и умерла, а девятилетнего Фридриха отправили в детский дом. Я не случайно останавливаюсь на этом трагическом факте, поскольку это факт не только биографический, но и литературный. Он лёг в основу рассказа, благодаря которому советский читатель впервые познакомился с творчеством Горенштейна и наложил неизгладимый след на всё его творчество. В рассказе «Дом с башенкой» мальчик едет с мамой в поезде в Сибирь в эвакуацию. Она заболевает, на какой-то станции её на носилках уносят и везут в больницу. Мальчик тоже выходит из поезда, мечется по городу в поисках единственной в городе больницы, куда увезли мать, и не может её найти. Он плутает вокруг привокзальной площади, на которой стоит старый одноэтажный дом с башенкой, и у которого старуха торгует рыбой.

Он, наконец, находит больницу, в которой мать умирает у него на глазах. И вот он снова на площади, которая, как мне кажется, покрылась теперь белым саваном: «Она была совсем незнакомой, тихой, белой. Дом с башенкой был другой, низенький, и очередь другая, и старуха больше не торговала рыбой».

Действие рассказа отличается от реальных воспоминаний писателя. И, само собой, не следует накладывать сюжет рассказа на биографию Горенштейна, как это простодушно делает не только Никифирович, уверяющий, что мать писателя умерла в заволжской степи по пути на восток. Энна Абрамовна умерла в Намангане, куда оба, мать и сын, прибыли и зарегистрировались (согласно этому документу Фридрих в Германии получал стипендию – 2200 марок как жертва нацизма). По странному совпадению в Намангане в 1942 году умерли и мои бабушка и дедушка от тифа, свирепствовавшего там, и похоронены в братской могиле. Нынче объявилось много биографов Горенштейна, которые отправляют поезд, в котором неизменно сидят Энна Абрамовна и Фридрих, то на Волгу, то в Оренбургскую степь, а кто-то даже рельсы перевёл для того, чтобы по другому адресу отправить злополучный поезд. Ну, что ж! Надо отдать должное мастеру: мистификация удалась. И роковым образом неправ был однокурсник Анатолий Найман, вынесший чуть ли не вердикт по Горенштейну: «таланта нет, но есть хорошая память». Оценки, подобные наймановской, подхватывались другими. Наряду с политическим приговором в литературных кругах («рассказ «Дом с башенкой» написал фашист»), они способствовали разрастанию того снежного кома отторжения, который привёл к отчислению Горенштейна с курсов.

Оказалось, что не в памяти дело было (хотя и в ней тоже). Высокий уровень художественного воображения писателя ослепил огромное количество литераторов и нелитераторов, строчащих нынче суетливо, но не написавших при жизни Горенштейна, когда он так в этом нуждался, ни строчки.

Я никогда не опиралась на сведения из рассказа, когда писала биографию Горенштейна. Однако и мне кажется – может быть, виной тому воздействие художественности – что рассказ с его бесконечной станцией, привокзальной площадью, вагоном, в котором мальчик едет дальше один, то есть «художественная» правда, ближе к действительности, чем признавал сам писатель. Некий дом с башенкой (возможно, он ему приснился), вокруг которого блуждал мальчик и зафиксировался в детском сознании как символ смерти матери, остался тайным наваждением будущего писателя. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>